Название: Южная горечь
Автор: Frozen Dream (Дориана Брейн)
Персонажи: Алва/Дик
Рейтинг: PG-13
Жанры: Hurt/comfort, Слэш (яой)
Предупреждения: Ченслэш, OOC
Размер: Мини
Статус: закончен
Описание: Собственно, заявка: уход за больным, неважно, кто в паре болеет, мягкий слэш, на уровне жарких поцелуев.
Посвящение: Лерире.
Примечания автора: Я написала слэш, я написала слэш... Я написала слэш?! Я написала слэш...
Ага, а еще я нихрена не смыслю в медицине, поэтому поведение Алвы во время его болезни вполне может оказаться полной неправдоподобной чушью))
Жуткий ООС - попыталась пересадить Дику немного мозгов. Прижились или нет - не знаю.

Сегодня опять не выспаться… Да и как можно заснуть? Он послал за доктором, остается только ждать. В комнате душно, нечем дышать, темнота давит на грудь, но света хочется еще меньше. Что есть свет? Пустые блики на стенах, обманчиво веселые огоньки. Гнусная ложь.
Сейчас… Он еще немножко посидит, выпьет десятую чашку шадди за минувший час и пойдет. Выпроводит Кончиту из его спальни, а сам сядет у кровати и будет молча смотреть на спутанные черные волосы, пылающие щеки и точеный нос.
— Сударь… — лысеющая голова робко просунулась в приоткрытую дверь, — можно вас?
Оказывается доктор уже пришел и даже осмотрел больного. Сколько же Дик просидел так, без движения, смотря в пустоту?
Они идут по коридору, такому же мрачному, как и кабинет, как и его собственная спальня, как и все в этом доме. Не верится, что обычно вечерами и ночами здесь так же темно. Может, все дело в том, что сегодня не слышны гитарные волнения, не поет чей-то бархатный и дерзкий голос, не звенят тренировочные шпаги, вновь и вновь скрещиваясь?
— Сударь, — маленький доктор останавливается у двери, — вы давно были у герцога Алвы?
— Утром, — Святой Алан! Почему голос такой хриплый?
— Тогда вы еще не знаете…
— Не знаю что? Сударь, вы можете говорить прямо? – Брови взлетают вверх, все-таки хоть чему-то Ворон его научил.
Доктор правильно понимает состояние Ричарда, поэтому торопливо продолжает:
— Он очень плох, ваш монсеньор, сударь. Я не знаю, чем можно ему еще помочь. Я оставил лекарства с инструкциями на прикроватной тумбе, это поможет бороться с жаром, но я уже ни в чем не уверен. Извините.
— Вы свободны, — сухо произносит Дикон, еле сдерживаясь, чтобы не перерезать горло этому блеющему шарлатану, который ничего не может. Ничего!
Доктор не сопротивляется. Он лишь кланяется и уходит в своей торопливой манере, быстро переставляя кривоватые ноги.
Хмуро проводив врача взглядом, юноша толкает дверь и переходит из полумрака в кромешную темноту опочивальни своего монсеньора.
Это гнетущая, но не удушающая темень, в которой отчетливо ощущался запах настоек и аромат цветов, долетающий из открытого окна.
Рокэ Алва выглядит совсем юношей, еще более молодым и хрупким, чем казался Дику утром. Щеки пылают жаром, губы потрескавшиеся, сухие, темные от запекшейся крови. Черные длинные волосы разметались по подушке, тяжелое дыхание режет ножом по ушам и сердцу.
Дикону страшно сидеть рядом со своим эром, ему хочется развернуться и убежать далеко-далеко, лишь бы не видеть его, охваченного лихорадкой.
Когда Ричард понял, что что-то не так? Когда именно герцог Алва пришел домой раньше, чем было в его правилах? Когда он впервые не заиграл?
А два дня назад он просто упал. В своем кабинете, дожидаясь пока Дик нальет ему вина.
В Сагранне Дику приходилось видеть, как соратники и враги падали, сраженные пулей или клинком. Одни умирали быстро, другие уходили тяжело, в агониях цепляясь за израненную жизнь. Но эр… Эр непобедим. Это Ричард запомнил раз и навсегда. Неважно где сражался Рокэ: за карточным столом, на дуэли или на войне. Его нельзя было сразить. Это противоестественно, как снег летом.
И вот Рокэ Алва теряет сознание. Молча. Гитара падает из обессиленной руки, синие глаза закатываются, гибкое, как кошачье, тело оседает на ковер. Звенящая тишина. Огонь в камине весело танцует, а ему, Дикону, кажется, будто он не может даже вдохнуть.
А зачем дышать? Эр все равно не услышит…
Потом чувства возвращаются, Дик помнит, как он, поставив бокал «крови» на стол, опускается на колени перед Алвой. Прикладывает ухо к слабо вздымающейся груди своего монсеньора, пытается нащупать пульс. Пальцы трясутся, мысли в голове путаются, что-то кричат. Голова кружится от осознания того, что это не сон и не розыгрыш, который точно не в духе Ворона.
На ватных ногах Ричард добирается до шнурка, вызывает Кончиту. Служанка не начинает паниковать, она не кричит, не падает в обморок. Она зовет Хуана, и бывший работорговец помогает отнести соберано в его спальню.
Почему не позвали доктора сразу? Чего они ждали? Чего боялись?
Слухов о том, что Ворон вот-вот отправится в Закат? Приговора врача? Надеялись, что Алва сам придет в сознание, рассмеется, съязвит, возьмет гитару с бутылкой и удалится в свой кабинет?
Только сейчас Дик понял, как все было глупо. Эти два дня казались настоящей пыткой, безумием.
Если бы этот маленький доктор пришел раньше, может, Ворону было бы лучше? Может, было бы больше шансов?
Дикон потряс головой, разгоняя сомнения и терзания. Нельзя впадать в уныние, когда эр колеблется на грани жизни и смерти.
Ричард протягивает руку и берет лист бумаги, исписанный стремительным почерком доктора. Читает. Морщится. Мог бы и не тратить время. Он и так знает, как надо наливать отвар в ложку.
Тихие шаги, скрип двери – Кончита. Дик качает головой – он справится. Ему никто не нужен. Он знает, что делать, он все сделает правильно.
Смочив губку в небольшом тазике с водой, юноша обтирает лицо и грудь своего эра. Его рука трясется от внезапно нахлынувшей робости: а имеет ли он право на то, что делает?
Рокэ издает протяжный стон, так похожий на крик, и снова замолкает.
Повелитель Скал, отложив губку, берется за гребень – монсеньору не понравилось бы лежать со спутанными волосами. Осторожно, очень бережно, Дикон распутывает свалявшиеся черные локоны. Невозможно причесать того, кто не просто лежит, но еще и мечется в жару, но юноша старается и никуда не спешит.
Он знает, что эр сильный, и, чтобы ни говорили доктора, обязательно выживет. Он слишком непредсказуем, чтобы умереть, слишком красив.
Красив… А ведь и правда. Нет, конечно, Дик осознавал противоестественную, нереальную красоту своего эра, но задумался о ней только сейчас. Может, потому что только в этот миг он может безнаказанно разглядывать его с непозволительно близкого расстояния? И расчесывать дивные волосы…

***

Через полчаса Ричард Окделл попытался дать своему эру выпить отвара, который оставил маленький доктор. Это было сложно до невозможности, ибо голова эра металась по подушке, будто Повелителю Ветра снился дурной сон.
Не веря, что он это делает, юноша протягивает руку и гладит Ворона по голове. Волосы жесткие, все еще спутанные, пальцы тонут в них, и Дику ужасно не хочется убирать ладонь.
Хрипы смолкают, монсеньор успокаивается и лежит смирно, обкусанные губы плотно сжаты, и Ричарду приходиться приложить много усилий, чтобы влить лекарство в эра.
Это должно помочь, это не может не помочь.
А что ему делать, если эр умрет?
В этот самый момент Ричард Окделл поймал себя на мысли, что думает не о том, куда ему придется уйти, если Рокэ отправится в Закат, а о том, что разучился жить без негромкого голоса и завораживающего пения, без синих глаз, без почти незаметной улыбки… Без Ворона.
Дикон опять трясет головой, и снова и снова проводит гребнем по волосам Алвы, снова и снова кладет влажное полотенце на его лоб, и снова и снова выпроваживает Кончиту, как только она ставит поднос с шадди на стол.
Он не заснет, пока монсеньору не станет лучше. Он просто не сможет заснуть.

— Вы знаете, эр Рокэ, когда отец еще был жив, Айри очень серьезно заболела. Как вы. Нет, было еще хуже. Да и немудрено: в Надоре очень холодно и простудиться можно даже летом. Все это было очень сложно, мы не знали что делать. Местный доктор ни на что не годился, он ничем не мог помочь. И отец…отец заставил нас говорить с ней, с моей сестрой, которая то металась в бреду, то тихо лежала, очень бледная и очень красивая, я тогда понял, что она действительно очень красива… Такая маленькая, как израненный ангелок… Но я отвлекаюсь, эр Рокэ. Так вот, отец сказал, чтобы мы говорили с ней, чтобы она…ну…захотела вернуться. Чтобы ей стало интересно жить. Мы звали ее. Я рассказывал ей старые сказки, а матушка… В общем, не важно. Мы все по очереди говорили. Несли какую-то чушь, пели песни, рассказывали как провели день… А потом она открыла глаза. Не сразу, но пришла в себя, попросила еды, моя маленькая сестренка… Мы были так счастливы, наверное, это был самый счастливый день в Надоре. Потом все снова вернулось на свои места. Было холодно, серо, очень скучно и грустно. Но тот день был, как будто объят солнцем и теплом.
К чему я все это говорю, эр Рокэ? Просто я подумал, нет, я решил, что тоже буду с вами разговаривать. Нравится вам это или нет. И вы тоже, как Айрис, пойдете на поправку. Это лучшее лекарство.

Ворон никак не отреагировал на слова Дикона. Лишь с трудом втянул в себя воздух, с такой силой, что Дик даже подскочил, готовый прийти на помощь монсеньору, даже в том случае, если не будет знать, что делать. Но все обошлось: дыхание выровнялось, грудь Алвы вздымалась спокойно и размеренно, и Дикон снова сел на стул.

В последующие часы, прерываясь лишь на торопливые трапезы, да попытки напоить Рокэ, Ричард Окделл успел наговорить столько, сколько не говорил за всю свою жизнь: от жития Святого Алана до рассказов о попытках Наля похудеть и понравиться Айри.
Потом, подумав, что Окделлы и Лараки все же интересуют Алву в последнюю очередь, Дик перешел к своим прошедшим размышлениям, которым предавался, вспоминая Ворона.
— Я вас так ненавидел, эр Рокэ, вы представить себе не можете как! Я мечтал о том, как убью вас… Это будет обязательно на дуэли, вы упадете от смертельной раны и будете просить прощение за убийство отца, а я…я вас прощу. Потом я мечтал уже о том, что вы просто извинитесь, без дуэли, и я вас опять же прощу. Еще позже я каждую минуту представлял себе, как вы меня похвалите… скажите, какой я хороший оруженосец… Но я знаю, что хорошие оруженосцы не проигрывают в кости фамильные перстни и не прячутся за спину своего монсеньора на дуэли. Я бы никогда не сказал это, будь вы в сознании. Хватит мне и тех насмешек, что я получаю каждый день сполна. Вернее, получал, пока вы… в прочем, я не хочу об этом говорить, эр Рокэ. Это не та тема для разговора сейчас.
Я продолжу, хорошо? Потом, когда вы взяли меня на войну, я был растерян. Я не знал, что делать, я не знал, на что соглашаться! Но я поехал, и там я увидел вас…вас другого. Такого веселого, азартного, не убийцу отца, а моего мон…эра. Я хотел быть похожим на вас, я подражал вам, я мечтал о том, что я буду с вами в любой военной кампании.
Как вы смеялись, как убивали… У вас потрясающие глаза, эр Рокэ… Их не забудешь. Я, по крайней мере, не смог бы.

Дикон замолчал, переводя дыхание. Его голос звучал мечтательно и слегка печально. Тяжело повзрослеть в одно мгновение, понимая, что на эра рассчитывать нельзя, а опытные слуги… Да он в конце концов Повелитель Скал и не имеет права показывать свою растерянность и слабину перед ними. Поэтому ему оставалось только повзрослеть. Это больно и страшно. Но он справиться и будет взрослеть дальше. Не для себя, для монсеньора.
Герцог Окделл перевел взгляд на часы – пора поить снова. Уже светало, он опять не спал. Привычный звук звонка. Кончита уже сразу приходит с шадди, предложить поспать не предлагает – знает, что бесполезно.
Дикон благодарит ее и отлучается буквально на десять минут к себе, что бы плеснуть в лицо воды и совершить самый минимальный туалет. Эр бы не одобрил его неряшливый вид.
Утирая лицо полотенцем, Дик услышал крик Кончиты:
— Дор Рикардо! Дор Рикардо! Скорее!
Отбросив белоснежную ткань, Ричард выбежал из комнаты и помчался к спальне Ворона. Служанка стояла у дверей и все еще продолжала звать его, замолчав только когда он влетел в опочивальню.
Кэналлийского соберано трясло так, что казалось, будто в него вселился какой-то нечистый дух, но Дику было известно, что мистика здесь не причем.
Он бросился к кровати, не зная, что ему делать. Положил свою холодную ладонь на горячий лоб эра, в ужасе отдернул, забегал по комнате, теряя всю свою «взрослость». Что делать, как его успокоить? Взгляд упал на небольшой кувшинчик с водой. Можно ли так поступить? Дикон не знал, но ему казалось, что эр горит, что его надо потушить, скорее, скорее!
Больше не пытаясь думать, Ричард схватил кувшинчик и, зажмурившись, вылил все его содержимое на лицо Алвы.
Ворон захрипел, но что самое странное, стал постепенно затихать. Этот необдуманный поступок помог избежать чего-то ужасного. Дикон по-прежнему прибывал в каком-то странном нервозном состоянии. Взял сухое полотенце и стал обтирать лицо Ворона, чтобы ему не было мокро.
— Как вы меня напугали, эр Рокэ. Не смейте больше так делать, слышите?! Я сам чуть не помер! Вы… вы… отвратительный человек, эр Рокэ! Отвратительный! Как вас только может кто-то любить… Как я вас мог полюбить, Святой Алан?!
Дик осекся. Ему показалось, что на него тоже вылили содержимое кувшинчика. Он сглотнул и отпрыгнул от кровати. Обернулся. Хвала Создателю, Кончиты здесь уже не было, и Ричард очень надеялся, что она просто не сбежала после того, как выслушала его пылкую речь.
Стало как-то неуютно. Дикон принялся лихорадочно обдумывать слова, которые он так неосторожно обронил. Чем дольше он обдумывал их, тем больше, с каким-то странным чувством, понимал, что сказал правду. Очень, очень нехорошую правду.
Что скажет матушка, когда узнает, что сын…что сын… Святой Алан! Дикон замотал головой. Ничего же не было, и эру совсем не обязательно знать о том, что он сказал, о том, о чем теперь будет думать, и…
— Юноша, я…польщен.
Сердце пропустило удар, а ноги подкосились. Этот слабый, хриплый голос не мог принадлежать Ворону, но принадлежал.
Дик все еще стоял спиной к кровати, и оборачиваться не было ни малейшего желания. Почему он пришел в себя?! Он же только что… Нет, Дику следует радоваться, что эр очнулся, несмотря ни на что. Но что же теперь делать? Как смотреть в глаза?..
— С вами все в порядке? Может, вы все-таки соизволите обернуться? – Едва договорив, Алва закашлялся, Ричард испуганно встрепенулся, моментально оказавшись рядом с эром.
— Ну что вы на меня смотрите, как на ызарга? Я, вообще-то, очень вам благодарен за, с позволения сказать, уход.
Дикон сдавленно кивнул и опять испуганно охнул, когда Ворон, тяжело опираясь на локти, приподнялся на кровати, приняв сидячее положение.
— Вы…вы что делаете?! Вам нельзя!
— Юноша, мне нельзя многих вещей, но я их делаю. А что до этого, то я уже пришел в себя и второй раз сознание не потеряю. Это было бы непозволительно…
Ворон рассуждал так, будто всего лишь уснул на часок, а не прометался в жару несколько дней. Он не производил вид здорового человека, но его голос хоть и был слаб, но звучал уверенно, и слова произносились четко.
— Присядьте на кровать, юноша, ваша неустойчивая фигура сбивает меня с мысли. -
Когда Дикон осторожно опустился на кровать, Алва продолжил, — Я хотел бы поговорить об обрывке вашей фразы, в которой содержалась очень странная информация. Так же я понятия не имею, с чего начиналась ваша речь, и о чем вы вообще говорили. Но вы что-то говорили, я это смутно припоминаю. Такая монотонная болтовня. Странно, мне почему-то виделись Лараки и куча ваших предков. Но я не об этом. Я…
— Эр Рокэ, вам нужно отдохнуть, честно-честно, я пойду. – С этими словами Дик подскочил с кровати и попытался прорваться к двери, прочь от сюда, из этого рассадника гайифского греха, но Алва даже в таком состоянии проявлял феноменальную прыть.
Одно непонятное движение, и Ричард снова сидит на кровати.
— Вот видите, юноша, вы сами заставляете меня делать то, что мне еще пару дней делать нельзя…
Пару дней? Месяц, как минимум!
— Но я опять отвлекаюсь, мы же говорили о вашем странном монологе, да?
Дикон замотал головой: говорить об этом он хотел меньше всего.
— Как нет? – деланно удивился Ворон, — а мне казалось, что да. Вы, юноша, странный человек… Умные мысли говорите тогда, когда их никто не слышит, но прилюдно выдаете бесподобную глупость.
— У-умные мысли? – тоненько провыл Дик, мечтая стать невидимым.
— Конечно, умные, — подтвердил монсеньор, а затем было еще одно непонятное, но стремительное движение, и Ричард понял, что лежит на монсеньоре. Очень подозрительно лежит.
И когда Ворон коснулся своими темными, пересохшими губами мягких губ Дикона, Повелителю Скал показалось, что он куда-то улетает, куда-то, где гранатовые рощи, где гитара – самый обычный инструмент, где люди странные, но какие-то бесконечно родные.
Слабо понимая, что творит, Ричард не слишком умело ответил на поцелуй, пытаясь не давить весом своего тела на эра. Навыки, приобретенные в процессе общения с Марианной, куда-то улетучились, как и сомнения.
Целовать Ворона было приятно, радостно, волнующе. Чувствовать его ослабшие руки с тонкими пальцами, на которых сейчас не было ни единого кольца. Странный, но дивный сон. Какие непередаваемые ощущения!
Внезапно Алва прервал поцелуй, и Дик, мигом вернувшийся на землю, уставился на него широко открытыми глазами. Щеки предательски горели, а на губах все еще застыл пьянящий привкус южной горечи.
— Вы сожалеете, юноша? – невесело усмехнулся Первый маршал.
— Я…я не…нет, но я…
Ворон протянул руку и провел пальцам по алеющей щеке своего оруженосца, зарылся ими в не слишком длинные, но удивительно мягкие волосы.
— Вам надо поспать, вы паршиво выглядите, юноша. Так и заболеть не долго.
— Но… вы же обо мне позаботитесь, если что?
На тонких губах Ворона появилась легкая и чуть мечтательная улыбка:
— Можете не сомневаться, юноша, можете не сомневаться.

Когда Ричард шел по коридору, ловя солнечные лучи, заглядывающие в распахнутые окна, ему подумалось, что этот день со своей радостной теплотой, согревающей озябшую душу, оставляет где-то позади то, давно оставшееся в прошлом, надорское утро.
А навстречу ему уже шла Кончита, откуда-то прознавшая про самочувствие соберано. В ее руках был огромный поднос с едой, и среди тарелок, наполненных яствами, стояла бутылка, знакомой формы.
Дик улыбнулся. Скоро он снова услышит гитару. И негромкий голос запоет непонятную, волнующую, кэналлийскую песню.

Отредактировано Frozen Dream (2011-08-11 01:30:43)